«Если бы можно было это прекратить, я бы жизнь свою отдала» Война в Украине привела к миграционной катастрофе, какой Европа не видела с 1940-х. Репортаж Кристины Сафоновой из Польши (полный боли и любви)
Спасаясь от войны, многие украинцы были вынуждены уехать. Такого миграционного кризиса Европа не видела со времен Второй мировой: по данным ООН, число беженцев уже достигло двух с половиной миллионов человек. Большинство — 1,6 миллиона — приняла соседняя с Украиной Польша. Около миллиона из них, по оценкам Варшавского университета, остались тут же; остальные отправились в другие государства Евросоюза. Польские власти сообщают, что ресурсов, чтобы принять больше беженцев, у них больше нет — но во въезде и помощи никому не отказывают. А поток украинцев не прекращается. Спецкор «Медузы» Кристина Сафонова съездила в польские Краков и Пшемысль, расположенные недалеко от границы, и рассказывает, как украинцы бегут от войны в чужую страну, оставив дома родных — и как мечтают снова встретиться с ними.
«Я не могла подумать, что первая поездка за границу будет такой»
Напротив касс железнодорожного вокзала Кракова, на ступеньках спит мужчина: колени прижаты к животу, рука под головой, темно-красная шапка спущена на глаза. Мимо проходят люди, но никто ему не мешает. Большинство людей на вокзале, как и спящий, только накануне въехали в Польшу из Украины — и впервые за долгое время смогли выспаться.
«Первую ночь за 14 дней мы все легли спать в кровати и дома. Никто не подрывался, никто не плакал», — говорит украинка Вита, не замечая, что называет «домом» хостел.
Из села Васильки Киевской области Вита бежала со своим ребенком, женой брата и тремя их детьми. Взобравшись на многочисленные сумки рядом с Витой, дети тихо играют с мягкими игрушками, которые раздают волонтеры на вокзале, или просто молча сидят. Сын девушки — самый старший из детей, светловолосый мальчик четырех лет — ест фруктовое пюре, которое ему тоже принесли волонтеры.
Из дома выехали утром 8 марта, рассказывает Вита. Сначала на автобусе в Киев, оттуда — на поезде во Львов. «Люди просто стояли в тамбуре, спали на сумках. Много людей, очень много», — вспоминает девушка. Потом — снова автобус, уже до Кракова.
А через десять минут будет еще один: Вита объясняет, что они хотят добраться до Италии, где живут ее родственники.
«Здесь [в Польше] очень хорошие люди, все помогают, деньги дают, кушать, жилье предлагают. Я очень всем благодарна. Но хорошо, что у нас есть родственники, которые нас заберут. Потому что здесь очень просто… — подбирает Вита слова. — Обстановка тяжелая. Мы выплакали все глаза уже. Тяжело очень».
Уезжать из Украины Вита не хотела, но в последние дни перед отъездом, по ее словам, ракеты уже летали над домом, каждую ночь слышались взрывы, а от их звуков «двери аж ходили»: «Десять дней мы спали в подвале. Только ночь наступает — начинается бомбежка… Тяжело, очень тяжело. До сих пор не верится, что такое действительно может быть».
Уехать Виту уговаривали все: муж, мама, другие родственники. Она согласилась не сразу и только «ради деток». «Когда 24 [февраля] нас начали бомбить, ребенок встал и говорит: „Мам, а что, война?“ Ни „доброе утро“, ни „привет“. Я не знаю, как он понял?» — недоумевает Вита, глядя на сына. Тот продолжает молча есть пюре.
«Я не могла подумать, что у меня первая поездка за границу будет вот так, — говорит Вита. — Тем более, с детками… И еще без мужа». В глазах девушки блестят слезы. Муж Виты и ее родной брат — в территориальной обороне, объясняет она. Ее губы дрожат, а пальцы начинают быстро выпрямлять и сгибать салфетку.
«Как бах-бах — сразу в погреб»
Краков — третий по величине город Польши, по сравнению с другими крупными городами, он находится недалеко от украинской границы. Волонтеры в многочисленных чатах помощи беженцам в последние дни повторяют: «Краков переполнен, нужно ехать дальше».
О том, что Краков и Варшава больше не могут принимать беженцев из Украины, 11 марта сообщило и польское издание Notes from Poland. По его данным, в столице уже размещены 200 тысяч украинцев (это сравнимо с 11,3% населения Варшавы до войны), в Кракове — 100 тысяч (13,2% от населения города до приезда беженцев). Резервы этих городов исчерпаны. Всего за время войны Польша приняла 1,6 миллиона беженцев. Украинская, русская речь и суржик слышны повсюду: на улицах, в транспорте и магазинах.
Главное место Кракова для тех, кто бежал от войны, — железнодорожный вокзал. Сюда беженцы из Украины приезжают на поездах, электричках и автобусах: автовокзал находится через дорогу. Здесь же получают еду, воду, предметы первой необходимости — сим-карты (по ним можно бесплатно звонить в Украину), одежду, памперсы и прокладки. На вокзале можно получить и помощь в поиске временного дома, работы или транспорта для дальнейшего пути. Билеты бесплатно выдают по украинскому паспорту, кроме того довезти до нужного места вызываются и многие поляки.
Ошибиться сложно. Повсюду указатели и баннеры на украинском: «Пункт допомоги iз тимчасового проживання», «Робота для Украïнцiв», «Пункт роздачi одягу», «Суп для Украïны». На украинском или русском говорят и волонтеры.
Жилье беженцам бесплатно предоставляют местные жители и отели. Но некоторые в ожидании своего рейса ночуют на вокзале. Зал, где расположены кассы, уставлен чемоданами, пакетами, детскими колясками и переносками для животных. Одни сидят на туристических ковриках — карематах. Другие — на сумках или просто на полу. Одни раскладывают вокруг себя пледы, стараясь придать обстановке хотя бы немного домашнего уюта. Другие обнимают детей или домашних животных и смотрят куда-то в пустоту.
«Пункт вiдпочинку» — гласит белая надпись на синем фоне над одним из вокзальных помещений. Посторонних туда не пускают, но через приоткрытую дверь видно небольшую комнату, заставленную продуктами и вещами, между которыми на раскладушках или матрасах лежат женщины с маленькими и грудными детьми.
«Мы просто выходим воздухом подышать», — говорит девушка, кивая на двери пункта и покачивая на руках трехмесячного ребенка. Несмотря на вокзальный шум, младенец крепко спит. Украинка рассказывает, что приехала утром из Киева на поезде, а что делать дальше — не знает. На большинство вопросов она отвечает только широкой улыбкой. «Я не одна. Мне сестра мужа помогает», — добавляет она и прерывает разговор, объясняя: «Слишком это тяжело», — и снова широко улыбается.
Женщины и дети — большинство обитателей краковского вокзала сейчас. Мужчин в возрасте от 18 до 60 лет среди беженцев практически нет — выезд из Украины им запретили на второй день войны, 25 февраля, после введения в стране военного положения.
Игорь, один из немногих мужчин на вокзале, вспоминает, что в тот же день он отправил старшую дочь и внуков в Польшу, а сам остался дома, под Харьковом, со «старухами». Так седой мужчина с живой мимикой называет свою жену и бабушку невестки. «Мне 16 лет! Я дедушка, — смеется Игорь и указывает на двух пожилых женщин, сидящих в стороне с растерянным видом. — А то — бабушки».
Игорь не хотел уезжать, но дочь и сын (он уже четыре года живет в Израиле) настояли. «Без конца бахает. У меня частный дом там, под Харьковом. Этих бабушек приходилось — в погреб, из погреба. Они попростывали. Как бах-бах, самолеты — то в погреб. Тяжело».
5 марта Игорь и его спутницы выехали в Днепр (бывший Днепропетровск) через Харьков. «Очень плохо там. Больше половины города уже нет», — описывает мужчина Харьков, который практически с самого начала войны обстреливают российские военные. Там удалось сесть на поезд до Львова. «Нам повезло, мы сидели, детей держали. Нас там было 12 человек в купе. И в проходе на полу лежали люди, — рассказывает Игорь. — Я сейчас вспоминаю, и мне не верится, что мы это пережили просто».
В Польшу, продолжает мужчина, ехали на автобусе. Ожидание в очереди на границе заняло 12 часов. «Мы стояли на улице. Две старухи со мной. Ни сесть, ничего, столб увидят — обнимают. Это Освенцим, — говорит Игорь. — Ну а тут, на польской стороне, хорошо! Спасибо им, низкий поклон».
Теперь Игорь и его спутницы направляются в город Слупск на севере Польши, там сейчас находится дочь мужчины с внуками. Оттуда Игорь с женой хотят уехать к сыну в Израиль. Возвращение домой в Харьков они представить уже не могут.
«Я никогда не думал, что наши братья станут такими фашистами. Это суки, извините!» — эмоционально говорит о россиянах Игорь. Он прижимает кулак ко рту, часто моргает, чтобы отогнать подступающие слезы, и только придя в себя возвращается к своим «старухам».
«Дети не понимали, почему мы не выпускаем их на улицу»
«Он просто ушел на работу, мы уезжали уже сами. Мы просто не представляли себе картину прощания», — говорит о последней встрече с мужем Наталья.
На безымянном пальце правой руки у Натальи простое золотое кольцо. Она непроизвольно дотрагивается до него, говоря о муже. «Вчера по видео с ним общалась. Так тяжело общаться, конечно», — рассказывает Наталья. И с улыбкой добавляет: «Зато он научился готовить, а то на всем готовом был».
Еще четыре недели назад жизнь 50-летней Натальи была обычной. Работа в магазине, большая семья: двое детей и двое внуков. Сын жил отдельно, Наталья с мужем и семьей дочери — в квартире в Киеве, в спальном районе недалеко от проспекта Лобановского.
«Мы еще спали. Было семь утра, и звонит телефон, — вспоминает утро 24 февраля Наталья. — Звонит сын, он военный. Он ничего не сказал, только: „Включите новости“. Я даже не сразу поверила».
Рассказ Натальи прерывает ее внук Максим — крупный мальчик, которому через несколько месяцев исполнится пять лет. Он почти не умеет разговаривать и дергает бабушку за руку, чтобы та взяла его на руки. Наталья, несмотря на усталость, соглашается.
«Мы им не рассказывали всю информацию, — говорит Наталья о Максиме и его младшей сестре Соне, которая стоит неподалеку со своей мамой — дочерью Натальи. Соне сейчас только год и семь месяцев. — У них мультики на телевизоре, мультики на компьютере, телефоны в руках. Мы их отвлекали просто. Они не понимали, почему мы не выпускаем их на улицу».
Из квартиры Натальи ее дочь и внуки почти не выходили — продукты приносили мужчины. «Наша соседка каждый день ходила в магазин за хлебом, — рассказывает Наталья. — Это, наверное, у нее на нервной почве было. Она [по возрасту] как я, но ребенку восемь лет. Ей надо держаться. Нам из окна аптека была видна — один раз она там три часа в очереди простояла».
«Самая страшная ночь у нас была 25-го, — вспоминает Наталья. — Был взрыв возле нас». На третьи сутки войны, утром 26 февраля, в жилую многоэтажку недалеко от дома Натальи попали две ракеты — шесть человек пострадали. «Страшно было. У нас в домах подвалы, но сын сказал, что нет смысла [там прятаться], просто завалит. А потом мы уже привыкли, — спокойно продолжает женщина. — Бачили [из окна] танки, разбитые дома».
Из Киева Наталья с дочерью и внуками уехала 6 марта — так поступить ей сказал сын. Из вещей взяли только детские — они уместились в рюкзак и небольшой чемодан. На поезде, как и многие киевляне, семья Натальи сначала направилась во Львов. По пути волонтеры подарили детям плюшевого медведя. Вместе с семьей Натальи он на автобусе пересек границу с Польшей. «Мы ждали 16 часов. Людей там была тьма-тьмущая. Дети в колясках», — говорит Наталья. Теперь этот медведь лежит в целлофановом пакете, поверх чемодана.
По словам Натальи, уезжать из Украины они не планировали, но во Львове уже «нема места» для беженцев. Несколько дней они с дочерью и внуками прожили во львовском детском саду, в комнате с еще 12 взрослыми и детьми.
«Ты уже хочешь в садик, соскучился за детками?» — обращается женщина к внуку. Он не реагирует.
«У Максима нашего по ходу стресс был, пока мы ехали, — говорит Наталья. — Он вчера заснул в пять вечера, а проснулся в девять утра. Я его будила: не надо так много спать. Мы сегодня спали первую ночь [с начала пути]. Ехали — вообще не спали. В садике детские матрасики были на полу разложены. Чистое белье, но маленькие матрасики».
На автовокзале Кракова Наталья и ее семья ждут автобус, чтобы с пересадками доехать в Хорватию. Там живут люди, с которыми муж ее дочери познакомился в онлайн-игре (какой именно, Наталья не знает). Узнав о вторжении России в Украину, они позвали их к себе. Сколько семья Натальи пробудет в Хорватии, украинка не знает. Она говорит, что готова доехать до места и сразу вернуться домой — только бы «все было хорошо».
«Особенно тяжело по вечерам», — признается она. И тихо, чтобы дочь не услышала, добавляет: «Приходится держаться. Сейчас раскисну, и что она одна с детьми будет делать?»
Meduza has been blocked in Russia. We were ready for this and our work continues, no matter what, but we need your support like never before.
We need it now. Tomorrow could be too late. We are an independent publication, and we work only in the interests of our readers. Many of our readers in Russia can no longer contribute, so we turn to you, our audience around the world.
«Мне мама всегда говорила: ты чужая, ты не наша»
«Сразу выехала Западная Украина, в первый же день. Мужики с Западной Украины все свалили. Тут толпы на границе такие стояли!» — рассказывает 49-летняя Аня, сидя за рулем темного фольксвагена, пока мы едем из Кракова к польско-украинской границе.
«На второй день выезд мужчинам закрыли, они начали возмущаться, пытаться взятки давать на границе. А выезжали на своих машинах — на дорогих, на хороших. Одетые, распальцовки такие, что трындец. Приехали в Польшу и начали тут кони мочить: „Как это так, вы нас обеспечиваете бэушной одеждой, что за фигня? Мы же беженцы, что вы нас не можете новым обеспечить? Как это так, мы будем жить в квартире с хозяевами! Мы хотим отдельную квартиру“, — вспоминает Аня. — А на вторые сутки после бомбардировки Харькова и Ахтырки поехали люди, которые реально от боевых действий тикали, от страха».
К крыше машины Ани, которая рассказывает о «волнах» украинских беженцев в Польшу, прикреплен небольшой украинский флаг — такие сейчас производит ее швейная мастерская. Сама Аня — россиянка.
«Мне мама всегда говорила: „Ты чужая, ты не наша“», — вспоминает Аня. До 29 лет она жила под Читой, в поселке Атамановка. Но, по собственным словам, всегда мечтала уехать из России. В 2002 году эта мечта осуществилась, и Аня с двумя детьми поселилась в украинском городе Ахтырка Сумской области, который теперь подвергается обстрелам российских военных. В Польшу Аня переехала три года назад, теперь она живет в небольшом городе под Краковом.
Мимо проносится колонна фур с украинскими флагами. На воротах одной из них прямо по пыли выведено: «Putin Stop».
«У нас сейчас живет девочка из Полтавы, — рассказывает Аня. — Она сама на нас вышла, когда-то продавала наши товары в Украине. А вообще мы ждали другую семью — из Харькова, тоже девочка торговала [в Украине] нашими товарами. Она больна раком, муж у нее инвалид, но инвалидность ему оформить не успели. Медицинские документы остались в Харькове, а они [с мужем и детьми] сидят в Кременчуге и боятся выезжать. У людей опустились руки, и это очень страшно. Я ей звоню, говорю: „Вероника, двигайтесь куда-то!“ Она: „Мы в ступоре, мы как два кирпича, мы боимся всего, мы боимся выйти из дома“. Я говорю: „Вероника, приезжай к нам, тебе нужно лечение. Привези сюда хотя бы детей“. Она говорит: „Я не брошу мужа, его не пустят через границу, документов [об инвалидности] нет“. А у него пластина в голове — какой ему воевать?»
Основную помощь украинским беженцам в Польше взяли на себя муниципалитеты, неправительственные организации и жители страны, среди которых, кроме поляков, есть и украинцы, и белорусы, и россияне. Предложить или попросить о помощи можно, например, на специальной платформе, созданной польским правительством для беженцев из Украины. Или в многочисленных фейсбук-группах и телеграм-чатах — их сделали уже сами люди.
Польша, считает Аня, старается принимать необходимые законы, но «не успевает так быстро». Хотя правительство уже заявило о создании фонда в размере восьми миллиардов злотых (1,86 миллиарда долларов) — они, по словам министра правительства Лукаша Шрайбера, пойдут на финансирование «самых неотложных поставок и жилья» для беженцев. По 300 злотых единоразово (чуть больше 68 долларов) получит каждый украинец, прибывший в страну с начала войны.
Деньги — по 40 злотых в сутки (около 10 долларов) — будут выплачивать и тем, кто принимает у себя беженцев. «Мы на эти 40 злотых не рассчитывали, как и поляки — они селили семьи, просто потому что людям негде жить, — говорит Аня. — И теперь, когда объявили, что будет 40 злотых в сутки, все просто аплодировали, понимаешь? Такая поддержка от государства идет».
За счет фонда в Польше, как и в остальном Европейском Союзе, беженцам откроют доступ к государственной медицинской и социальной помощи, рынку труда и образованию. «Мы вчера [с беженкой из Полтавы] сходили в школу, написали заявление с просьбой принять ее ребенка, — рассказывает Аня. — Сегодня мне позвонили и сказали, что он может прийти в понедельник». По словам Ани, в школе заранее поинтересовались, каких вещей не хватает ребенку — и предложили помочь.
«Ни один поляк за все это время не сказал мне: „Вот, как плохо, у нас поднялась цена на топливо“ или „Вот, из-за этих украинцев теперь мы должны что-то терпеть, чего-то лишиться“. Вообще таких разговоров нет, — продолжает Аня. — Все говорят только одно: „Да, мы все пострадаем, но эту войну надо остановить“. Они все против войны».
По радио в машине передают новости. Ведущий говорит на польском, но и без знания языка понятно: он говорит об Украине.
«Война началась не сейчас. Она началась много лет назад, но долго была только информационной. Россия придумала нацизм в Украине и уже много лет его пропагандирует, — уверена Аня. — При этом мне „Одноклассники“ постоянно подсовывают страницы „Мы русские“, „Я люблю российскую армию“ — это же настоящий фашизм! Почему на это никто не обращает внимания?»
«Я давно не хочу быть россиянкой», — добавляет она. И признается, что от отказа от гражданства ее останавливает только бюрократия. «Я большую часть сознательной жизни прожила в Украине, — говорит Аня. — Я больше украинка».
«А ехать некуда. Ехать-то некуда»
Контрольно-пропускной пункт Медыка—Шегини — один из двух популярных у беженцев пунктов для пересечения границы сейчас (второй — Корчова—Краковец). С начала войны въезд в Польшу для жителей Украины максимально упростили: взрослым достаточно паспорта, детям — свидетельства о рождении. Животных разрешили ввозить без документов, микрочипа и вакцинации от бешенства. Пробка у КПП в сторону Украины сейчас растянулась на шесть километров.
«Когда поляки узнали, что там [со стороны Украины] люди стоят несколько суток в очереди, они потребовали сделать зеленый коридор, чтобы приносить им еду. Сделали пункты обогрева», — рассказывает Аня. Многие начали приезжать к границе на своих машинах и помогать украинцам добираться до соседних городов. Этим занялась и польская служба спасения: несколько раз в день красные автобусы забирают беженцев, перешедших границу.
Сейчас многих из них привозят в пункт приема беженцев, открывшийся на окраине Пшемысля — ближайшего города к границе — в бывшем здании супермаркета Tesco. Парковка и подъезд к Tesco заставлены машинами. Чтобы отвезти куда-либо украинцев, водитель обязан зарегистрироваться, предоставив документы и указав номер машины, — это нужно, чтобы люди не терялись.
В пункте приема беженцев, как и на краковском вокзале, бесплатно раздают воду, еду, сим-карты, одежду. Кормят украинцев и местные кафе — их палатки стоят на парковке. Выбор большой: от бутербродов и претцелей до пасты, картофеля фри с колбасками и веганских блюд индийской кухни.
«Добро пожаловать в Перемышль», — крупно от руки написано на листе плотной бумаги, приклеенном к стеклянной стене пункта для беженцев. За стеклом — небольшая комната, уставленная сумками и пакетами с вещами и раскладушками, на некоторых из которых, укрывшись с головой, спят люди.
«Пройдите регистрацию [в комнате] № 7», — советует рукописная инструкция. Под надписью две стрелки: «Я знаю, куда ехать» и «Я не знаю, куда ехать». В первом случае советуют ждать объявления о времени отправления транспорта до нужной точки и следить за экраном с предложениями частных водителей. Во втором — пройти в комнату № 13, отдохнуть и принять решение.
«А ехать некуда, ехать-то некуда. Даже если к друзьям, знакомым… Но это же все равно не твоя жизнь», — говорит Нина, бледная девушка со светлыми волосами, собранными в высоких хвост. В руках у Нины — два небольших одеяла, розовое и белое, в которые завернута белая чихуахуа по имени Маша. Неделю назад Нина вместе с Машей и мамой уехали из Харькова. В пункте для беженцев они ждут транспорт до польского города Вроцлав — там им готовы помочь сотрудники компании, в которой когда-то работала Нина. Кем работала украинка, она не говорит — сейчас это уже не важно.
«Я могу сказать, что люди здесь и с Западной Украины все-таки добрее, чем у нас в Харькове. Действительно добрее. Люди понимающие, готовы оставить у себя на ночь незнакомцев. Я не такая. А люди добрые», — говорит Нина. За автобус от Львова до Пшемысля, по ее словам, с нее и матери водитель взял по тысяче гривен (около 34 долларов). Большинство беженцев, с которыми поговорила «Медуза», за проезд не платили.
«Да неважно! — говорит Нина. — Нам предлагали, когда уже были такие [боевые] действия, уехать машиной из Харькова в Днепр за две с половиной тысячи долларов. Я в обмороке была. Это как вообще?» Таких денег у семьи Нины не было, и они добирались до Львова на поезде — путь занял три дня. В обычное время поезд Харьков-Львов идет 13-15 часов.
«В купе по 14 человек сидело, сидели в проходах. Мы ехали в тамбуре, — говорит Наталья. Она тоже родом из Харькова и тоже бежала в Польшу с мамой, а с Ниной познакомилась в дороге. — Потом нас с мамой уже как-то примостили». По словам Натальи, проводница поезда нашла для женщин ведра; на перевернутых ведрах они и доехали до Львова.
«Господи, ну вроде же родился в этом городе! И уезжать, все оставлять, настолько жалко было… — продолжает Наталья. — Мы после первой бомбежки еще две недели прожили в Харькове. Сидишь дома, потому что очень страшно. Везде периодически взрывы, стрельба. Что вот у нас повзрывали? Много заводов, школ, садиков. Взрывы были бешеные! Подвалы — тоже не выход. Мой сын сидел в подвалах: идет взрыв, и, как сын говорил, сразу трещины. Страшно, очень страшно. Не дай бог никому такое пережить».
«А вы откуда?» — обращается к корреспонденту «Медузы» Нина. Услышав ответ, заверяет: «Не вы же бомбите нас. Вы такой же человек, как и все. Тоже против войны. Я абсолютно нормально отношусь к русским».
«Никто в это не верил. Особенно насчет Харькова. Как можно было разбомбить такой город? — продолжает Нина. — Самый чистый город был на Украине. Парки новые, у нас все было идеальное. Я не знаю, когда я туда смогу вернуться. И вообще, что там будет. Это очень сложно — все оставить, у людей вся жизнь разрушилась. Кто им сейчас поможет? Будут где-то в метро сидеть или еще где. Ну знаете, а сидеть там под звуками бесконечной сирены и бегать или ложиться на пол — это же тоже можно умом тронуться. Это сложно очень. И тем более, одно дело — когда ты сам, а если есть мама преклонного возраста…»
В Харькове у Натальи и Нины остались родственники и мужья. «По телефону общаемся, конечно. А как же не общаться? Пока связь есть, а там, дальше, поживем — увидим, что будет», — говорит Наталья и разводит руками.
«Я же говорю, просто разрушена жизнь. Как и у всех, — подхватывает Нина. — Для меня вообще это все, как страшный сон. Как будто это не со мной происходит. Я вообще тут сижу и не понимаю, что я сижу и куда мне».
* * *
Италия, Испания, Португалия, Германия, Нидерланды, Бельгия, Дания — табличками с направлениями увешаны все комнаты, в которых отдыхают беженцы из Украины.
«Нам нужно в город Гданьск. Нас зарегистрировали и [отправили] в эту комнату. Отсюда будут приглашать на отъезд. Не знаю, уедем сегодня, не уедем», — говорит Ольга, высокая, крепкая брюнетка. В Пшемысль она, как и многие здесь, приехала из Харькова — с сыном, подругой и ее дочкой.
Раскладушка, которую Ольге с сыном выдали в пункте для беженцев, заставлена вещами. В Харькове, говорит Ольга, она жила в районе Северная Салтовка. «Там сейчас просто ничего нет. Бои идут днем и ночью. „Грады“ летят. Звуки очень страшные. Идет обстрел именно жилых домов. Больниц нет, перинатальных центров нет, школ нет, садиков нет. Все детки маленькие в подвалах. Роженицы в подвалах. Кесарево делают в подвалах. Все делают в подвалах». В подвале 5 марта, добавляет Ольга, ее сын Саша встретил свой 11-й день рождения.
— Это взрослые капли, детских нет, закончились, — перебивает Ольгу подруга, протягивая флакончик. Она вернулась из аптеки, расположенной в соседнем помещении, все препараты там теперь отпускают бесплатно.
— А это от чего? — указывает Ольга на блистер с таблетками.
— Нурофен.
— Мы сегодня только приехали, ехали двое суток, — объясняет корреспонденту «Медузы» Ольга. — Очень тяжело добирались. На одно сиденье — по два-три человека. Поезда [из Харькова во Львов] забиты грудными детьми, все в проходе лежат, спят.
— В час ночи мы приехали во Львов и до половины шестого на станции ждали электричку, — говорит подруга Ольги. — Нам подали электричку, которая даже не отапливалась. Отопление включилось, наверное, после девяти часов [утра].
Как и другие украинки, решение уехать Ольга объясняет заботой о ребенке. «Мы еще молодые, наши дети должны что-то увидеть, а в городе нашем покамест… Ближайшее десятилетие там нечего будет делать, только строить», — говорит она. В Харькове Ольга работала на предприятии по изготовлению металлокерамической фурнитуры. «Я так понимаю, нашего завода тоже уже нет. Возвращаться некуда, где работа? За что жить? Было две тысячи гривен в кармане, сели, поехали, — рассказывает Ольга. — Я не хочу сидеть на копейках, которые могут нам как беженцам [выплачивать]. Нет, я хочу работать, очень хочу».
«Мам, смотри, сколько мне конфет дали!» — с радостным криком подбегает к Ольге сын — темноволосый, как она, мальчик. В обеих руках он держит по горсти сладостей. По словам Ольги, происходящее он еще не сумел осознать, как и окружающие его взрослые.
— У вас в Харькове кто-то остался?
— Да, много кто, с кем мы работали вместе. Те, кто постарше, еще остались, хотя им есть куда выехать. В подвалах сидят, — отвечает Ольга. И, не меняя интонации, продолжает: «Подругу у меня убило… Какого числа? 3 марта, да. Вышла из подвала, чтобы набрать воды, а в это время бомбили [район Новую] Баварию у нас. Она вышла — через дорогу разорвался снаряд. 42 года. Осталась дочка 22 лет».
Столько же и старшему сыну Ольги. Он, как и ее муж, все еще в Украине — но об этом Ольга рассказывает не сразу. «Нельзя же переезжать, все военнообязанные, — говорит она. — Но я считаю, если человек не уверен, не подготовлен ни морально, ни физически, нечего ему там делать. Это значит — отдать свою жизнь просто в ближайшие несколько дней. Я не считаю, что это тоже правильно».
Прощание с мужем было быстрым, вспоминает Ольга. «Просто поцеловались, я ему сказала, что я его люблю, и поехала», — говорит она. У Ольги есть и дочь, ей скоро исполнится 18 лет — от войны она уехала в Германию, и сейчас живет там со своей тетей.
«Так разделяемся все, конечно. Жутко думать об этом, — говорит Ольга. — Созваниваемся, разговариваем, надеемся, что уже придет мир. И скорее всего, они [муж и сын] приедут сюда. Потому что там делать нечего, там нет уже наших работ, все разгромлено».
«Неизвестно, встретимся мы еще или нет»
Главный железнодорожный вокзал Пшемысля — небольшая постройка XIX века — переполнен. Елена Кузьмицкая из города Лозовая Харьковской области сидит на корточках, прислонившись к стене, в окружении сумок с вещами. У нее уставший вид и красные от слез глаза.
«Мы уехали вчера, потому что, как говорят, кольцо сжимается, и чем дальше, тем страшнее и хуже. Я фактически две недели не спала. Все на нервах. Не хотелось ни кушать, ни вообще ничего, — говорит Елена. — Забрала дочку и внучку — девочке пять лет, Настенька. Приехали сюда». На вокзале Елена с семьей ждет поезд, чтобы поехать в Германию — там живет ее «подружка юности», обещавшая приютить женщин и ребенка на первое время.
«Вот мои дети!» — с улыбкой говорит Елена подошедшей женщине и ребенку. Настя — девочка с длинными светлыми косичками в розовой куртке — показывает бабушке такую же розовую зубную щетку; ее дали волонтеры. После чего, взбирается к Елене на колени и предлагает посмотреть фотографии на телефоне.
«Вот наш дом, дед ремонт делал», — говорит Елена, указывая на снимок небольшого строения, где еще недавно она жила вместе с мужем и семьей дочери. «Муж остался, мама старенькая и брат. Брат молодой, но у него сердце», — рассказывает женщина.
«Как прощались… — задумывается Елена в ответ на вопрос корреспондента „Медузы“. — Мужчины же спокойные. Мы собрались уже, он расплакался, малую поцеловал. Потому что неизвестно, встретимся мы еще или нет… Я не знаю, когда я увижу его и маму, и увижу ли вообще…»
Услышав это, Настя начинает громко и протяжно кричать. В ее глазах нет слез, а голова запрокинута к потолку. Успокоить девочку удается не сразу. Мама уводит ее на улицу.
«Она такая нервная стала, — грустно говорит о внучке Елена. — Ее папа тоже остался [в Украине]. Настя очень похожа на папу. Плакала страшно! И папа плакал».
Что началась война, рассказывает Елена, внучка поняла сама. «24-го я проснулась рано, где-то в 5:50, подумала, пока соберусь на работу, котиков покормлю любимых. И тут ужасный взрыв, у нас в комнате все подпрыгнули, окна задребезжали. Через пару минут — второй, — вспоминает женщина. — Настя говорит: „Это ракета, это война“».
«На Украине ведь уже восемь лет шла война, в Донбассе. Но это было далеко, понимаете? — продолжает Елена. — В первые годы там было активно, а потом уже нет. Может, недостаточно было прессы? Может, надо было больше об этом рассказывать, кричать, надо было там что-то решать…»
Понять происходящее, признается Елена, она не может. И все эти дни задается вопросом: «Зачем эта война?» «Если бы можно было это прекратить, я бы жизнь свою отдала, — говорит Елена. — Хочется вернуться домой. Именно домой. Чтобы дом был».
Кристина Сафонова, Краков — Пшемысль (Польша)