«Иногда накрывает тоска по русской хтони, мрачным панелькам, улицам» Из-за войны и бесчеловечных законов многие квир-люди были вынуждены уехать из России. Некоторые из них оказались в Турции. Вот как они теперь живут
Среди сотен тысяч россиян, покинувших страну после начала полномасштабной войны, немало квир-персон. Их жизнь в консервативном российском обществе была непростой и до 24 февраля 2022-го, а после полного запрета на «гей-пропаганду» стала еще тяжелее. Герои этого материала — квир-люди, которые бежали от путинского режима в Турцию. Фотограф Сергей Строителев снял их в новой реальности и поговорил с ними о том, что они чувствуют в чужой стране и что собираются делать дальше.
Варя и Ира
Обеим 23 года
Мы познакомились в Казани в 2021 году — и уже через несколько месяцев думали о свадьбе. В России это невозможно, поэтому мы просто организовали тусовку для друзей и взяли общую фамилию.
Моя мама никогда не принимала меня. Когда я ей открылась, она подумала, что я «наиграюсь». Принять тот факт, что я такая, она до сих пор не может, — говорит Ира. — Это все привело [меня] к сломанной психике, суицидальным мыслям и селфхарму. Что касается хамства вне семьи, то я стараюсь его забывать. Мужики, кричащие мне на улице «лесбуха», — это уже норма.
Мой отец сказал, что я дура, ведь «ЛГБТК проплачено Западом, чтобы развратить Россию», — добавляет Варя. — Мама, увидев Иру, сказала, что, если бы та была парнем, была бы отличным женихом, но Ира — девушка, поэтому в партнеры не годится.
Об отъезде мы задумались сразу после начала войны. Многие из наших друзей уже покинули Россию, но мы откладывали. Нас добил [принятый в ноябре 2022 года] закон, ужесточающий наказание за «ЛГБТК-пропаганду». Мы решили ехать в Турцию.
Поселились в нетуристическом районе Антальи, и было опасение, что прижмут в каком-нибудь переулочке. Но это, скорее всего, страхи и шрамы, которые оставила нам Россия. Сейчас мы уже освоились и можем за ручку ходить по району. Тут парни-турки так ходят, это означает просто дружбу. А еще у нас в комнате ЛГБТК-флаг висит — наверное, из мечети напротив его видно.
Ходили в местный ЛГБТК-клуб, там было довольно мило — парень шикарно танцевал восточные танцы. Но клуб располагался в подвальном помещении, и было ощущение, что всех геев в бункер загнали, лишь бы никто не видел, как они развлекаются. Но это уже придирки.
Тоска по России иногда накрывает — по русской хтони, мрачным панелькам, улицам, — но она проходит. Сейчас слишком много тревожных новостей из Украины, много бытовых вопросов, которые нужно решить, — например, найти работу. Я учусь, и все финансы на Ире, а я привыкла сама себя обеспечивать. Реализация для уверенности очень важна, — говорит Варя.
На момент публикации этого материала Варя и Ира переехали в Сербию.
Аня
26 лет
Во время самоизоляции в 2021 году я начал копаться в себе и читать статьи о небинарности и трансгендерности. Мне стало проще, когда я понял, что у того, что я чувствую, есть название. Я с детства не различал чувства к мальчикам и девочкам, а в универе безответно влюбился в однокурсницу. После ковид-изоляции у меня появилась первая девушка и долгие отношения.
В Казани я вел группы поддержи и круглые столы по теме ЛГБТК+ в местной НКО [некоммерческой организации]. Мой круг общения был довольно творческий, все люди были близкие и принимающие. Я работал дизайнером на фабрике спортивной одежды, там тоже знали о моей небинарности и отношениях с девушкой. Но иногда случались конфликты.
Как-то раз одна коллега сказала мне в лицо, что «геев надо сжигать». На улице бабушки часто не понимали, «какого я пола», и говорили: «Ты что тут такое стоишь?»
Родители меня не принимают. Мать однажды увидела, что я поставила в социальных сетях местоимение «он/она», и спросила: «Может быть, еще и „оно“ добавишь?» С отцом я не общаюсь: он жестко пил и наркоманил, устроил мне чудесное детство. Он лютый гомофоб.
Когда началась война, все прежние переживания показались ерундой. Для меня это все [вторжение в Украину] было трагедией, я постоянно плакал, начал курс антидепрессантов. Мой брат отсидел в [спецприемнике в поселке] Сахарово за антивоенные протесты и свалил в США как политический мигрант, а я решил ехать в апреле [2022-го] в Турцию. Поселился в Анталье.
К сожалению, в Турции квир-сообщества не существует. Моя небинарность как будто растворяется, и я начинаю сомневаться в себе. А еще турки по большей части воспринимают меня как девушку. Это давит, но, надеюсь, это временно и надо просто привыкнуть. Несмотря на то что это не самая безопасная страна для квиров, тут людям по большей части на меня по фигу — возможно, потому, что я иностранец.
Я очень рад, что не был в России, когда приняли новый закон о запрете «ЛГБТК-пропаганды». Я тяжело это переживал даже на расстоянии.
Но все равно эмиграция — это сложно, особенно для чувствительных людей. С политической точки зрения я чувствую себя свободнее, могу послать Путина на хер. Но с эмоциональной — не совсем.
Сейчас у меня проблемы с работой — точнее, ее нет. Образовалось много времени для самокопания, что не всегда приводит к хорошим результатам. Но все это можно исправить, и я работаю над этим.
Федор и Игорь
24 и 23 года
Мы встретились в универе в Санкт-Петербурге, куда я приехал учиться с Камчатки, а Игорь — из Саратова, — вспоминает Федор. — Через восемь месяцев решили съехаться. Тогда у меня появился свой блог, куда я выкладывал все про наши отношения.
Казалось бы, мы жили в большом городе, но это ведь тоже Россия, и постоянно что-то случалось, — добавляет Игорь. — Однажды после вечеринки я возвращался домой с легким мейкапом, был немного пьяный, и ко мне пристали два парня, обозвали «пидором» и избили.
Обсуждать отъезд мы начали еще осенью 2021 года, когда были в Венгрии. Это совпало с травлей. Мы сняли видео с поцелуем на фоне Спаса на Крови, под ним оставили множество гомофобных комментов: «Таких надо сжигать на костре», «Мы вам разрежем горло от уха до уха», «Мы знаем, где вы живете, мы твоего парня расчленим и положим по кускам тебе под дверь».
Помимо этого нам начали шить уголовку за «оскорбление чувств верующих», прислали повестки, но мы не пошли в полицию, так как имена в повестках были указано неверно. И хотя было страшновато, мы тогда решили остаться в стране: хотелось побороться, доказать, что мы правы.
Война стала последней каплей. Несколько месяцев мы завершали дела и прощались с друзьями. В начале января 2023 года уехали в Стамбул.
Мы не чувствуем себя тут в полной безопасности — все-таки [Турция] это мусульманская страна, и мы стараемся не проявлять чувства публично. У нас нет ресурса, чтобы ввязываться в перепалки с маргиналами, отвечать на тупые вопросы из-за поцелуев.
Оставаться в Турции мы не планируем. Просто хотим тихо и спокойно оформить необходимые документы и уехать в Аргентину, где климат для представителей ЛГБТК-сообщества более лояльный.
На момент публикации этого материала Федор и Игорь переехали в Аргентину.
Итиль Темная
33 года
Я вступила в «Российскую ЛГБТ-сеть» как бисексуалка в 2013 году, а год спустя из маленького филиала во Владивостоке, где я числилась, выросло целое движение — «Маяк», защищающее права ЛГБТК-сообщества и женщин, которые пострадали от насилия (в 2021 году «Маяк» объявили в России «иноагентом»).
Я занималась активизмом, участвовала в локальных мероприятиях. Тогда же начала в своем инстаграме рассказывать о жизни ЛГБТК-сообщества в маленьком городе и стала админить социальные сети «Маяка», модерировать чат [в телеграме].
Начиная с 2016 года к нам на мероприятия стали приезжать сотрудники [МВД]. Всегда говорили, мол, поступил звонок, что тут детям пропагандируют порнографию. Опыт взаимодействия с сотрудниками [правоохранительных органов] — это крайне неприятное дело. Случай из жизни: когда мне было 19, под угрозой подкинуть мне наркотики милиционер принудил меня к минету.
В 2020-м во Владивостоке прошли акции в поддержку задержанного в Хабаровске экс-губернатора [Сергея] Фургала. Я принимала в них участие и попала в поле зрения сотрудников. Меня задерживали дважды. Во второй раз на допросе мне ясно дали понять, что знают о моем блоге и работе в «Маяке». У некоторых наших активистов прошли обыски в квартирах, я решила подстраховаться и развезла свою технику по максимально надежным людям.
Когда началась война, с обыском пришли и ко мне. После этого я старалась не ночевать по прописке, чтобы они не пугали мою маму.
Но даже тогда я не уехала. Были мысли, что я живу в России, делаю это место лучше и это мой контекст. Уехать все-таки пришлось из-за нового закона против «пропаганды ЛГБТК».
Фонд, помогающий активистам с релокацией, купил мне билеты и ноутбук, чтобы я могла работать. Я думала, что сотрудники [МВД] придут за мной в ночь отъезда. Или что мне не дадут пересечь границу. Я так паниковала, что взяла с собой кучу ненужных вещей: раскраску, домашние вязаные тапочки, которые мне подарила бабушка, термокружки, сменные чехлы для телефона, куколку.
Первое время в Турции я просто лежала дома: мне нужно было выдохнуть и подумать, что делать дальше. Это не стресс, я довольно стрессоустойчивый человек. Просто некая перезагрузка. Я подала заявление на гуманитарную визу в Германию и жду ответа.
В промежутке между интервью и выходом этого материала Итиль объявили в России «иностранным агентом». Она уже в Германии.
Мерси и Ян
19 и 25 лет
Моя небинарность проявилась рано, в подростковом возрасте. Я осознал, что мне не подходит ни женский, ни мужской гендер, — говорит Мерси. — В школе нас [с Яном] жестко буллили, обзывали «лесбухами» и «животными», все время угрожали физическим насилием. Это сильно задевало.
Моя семья отреагировала на наши отношения очень хорошо. Мать никогда не пыталась меня «переделать», а еще она очень часто говорит обо мне, используя мужской род.
Дедушка тоже молодец: несмотря на возраст, выражал мне слова поддержки и всегда жал руку Яну, когда тот приходил в гости. Это очень важный жест принятия. Моя бабушка — врач, и, общаясь с Яном, говорила, что [медицинский] переход пойдет ему на пользу.
○ ○ ○
Классе в шестом-седьмом я начал носить мальчиковую одежду и короткие стрижки, утягивать грудь, — рассказывает Ян. — В тот же период мы с Мерси сблизились — на почве аниме. Я ходил с самыми крутыми аниме-значками во всей школе, и Мерси это зацепило. Мы начали созваниваться и часами обсуждать аниме.
Мать всегда называла меня именем, данным при рождении. Однажды она увидела мои утяжки и после этого стала постоянно задирать мне футболку и проверять, не ношу ли я их. Я прятал утяжки в почтовом ящике и брал их, когда уходил в школу. Перематывался в туалете «Макдоналдса» — это было унизительно. Когда она находила у меня шорты, выкидывала их, думая, что это мужское нижнее белье. Возможно, так мать пыталась выразить свою заботу, но в итоге я стал так сильно нервничать, что иногда становилось сложно дышать, болело ребро.
В универе буллинг продолжился — со стороны гомофобных преподов. А к Мерси все время цеплялись из-за розовых волос. Мы ушли из универа, и я стал работать в службе поддержки онлайн.
Все это долго копилось, и у нас зрели мысли об отъезде. А потом эта чертова война. Мы сразу поняли, что это катастрофа, что этот ужас будет длиться долго, что в российском обществе все будет становиться только хуже, тем более для меньшинств. Да и, черт, у меня половина родни — украинцы!
Мы уехали 8 марта, взяли самые ближайшие билеты. Так же стихийно искали жилье в Турции. Обосновались в крошечном прибрежном городке Манавгат. Здесь мы живем уже почти год с чувством бессильной злобы из-за новостей с фронта и из-за того, что весь этот кошмар стал новой нормой.
Мы в порядке, тут [в Манавгате] пустынно и тихо. Только море шумит. Нас пугали Турцией на форумах, и мы готовились, что тут будет плохо, но все норм, на нас никто не пялится, даже когда мы ходим за ручку. Наверное, делают скидку на то, что мы приезжие.
Влад
20 лет
С пятого по 11-й класс я учился в кадетском училище в Красноярске. Думаю, не стоит объяснять, какие ценности нам прививали там. Прекрасно помню, как от души радовался присоединению Крыма к России, — сейчас стыдно вспоминать об этом. Понятное дело, что и о своей [гомосексуальной] ориентации я никому ничего не рассказывал.
После окончания училища я выиграл олимпиаду и смог выбрать любой вуз по своей специальности — социологии. Я выбрал Высшую школу экономики. Дальше был типичный переезд провинциального парня в Москву. Было страшно, но мне повезло: мой друг из кадетского поступил в тот же вуз, и мы поехали вместе. Потом все стало проще — образовалась компания.
Мой каминг-аут произошел тоже в Москве — осенью 2020 года. Я не писал никаких постов, просто признался другу, с которым приехал [из Красноярска]. Мне стало легче после этого, и все шло своим чередом.
Все перевернула с ног на голову война. Я боялся закрытия границ и мобилизации, ведь меня бы призвали в первых рядах. Не мог представить себя на фронте совершающим военные преступления. Я купил билет в Белград на 12 марта [2022-го] и еще думал, ехать или нет, в никуда, с ограниченными средствами, а вокруг рушился мир. Это было мучительно. В таком состоянии я жил месяц.
В апреле 2022-го я решил ехать в Турцию: подкупили безвизовый режим и большое количество знакомых. Совсем маргиналом я себя тут не чувствую. Ситуация с жильем и делами стабилизировалась, друзья помогли. Мне нравится Стамбул. Тут все довольно свободно, особенно для иностранцев.
Я до сих пор числюсь в вузе, официально я в академическом отпуске. Летом 2022-го, когда я приезжал в Москву закрыть сессию, на границе меня допрашивали два часа: что я так долго делал за рубежом и на какие деньги жил.
Когда уезжал, были мысли, что подожду месяц [и можно будет вернуться]. Но война продолжается.
Олег
33 года
Мой каминг-аут как гея случился не с моей стороны. Когда мне было 17 лет, родственники сообщили об этом моей матушке у меня за спиной. У нее есть внук, на год младше меня. Он приезжал ко мне в гости в Питер, в какой-то момент разговор зашел на тему девушек. Я сказал: «Не особо интересует». А он это передал остальным в семье. У нас с матерью был очень неловкий разговор. Ничего негативного, она лишь сказала, что хотела бы внуков.
В 19 я полностью осознал себя как гей. Я никогда не прятался, но и не бегал с радужным флагом. Мне казалось, что такие вещи еще сильнее пугают и до того гомофобное российское общество.
Когда началась война, я понял, что надо уезжать. Было очевидно, что все катится в пропасть. Сначала думал об Астане на пару недель — посмотреть, как будет обстановка. Потом рейс отменили, что сильно напугало. В итоге я улетел в Стамбул.
Мой молодой человек Константин особенно сильно переживал, спрашивал меня, почему я думаю, что там будет лучше. Я не знал, будет ли, но был уверен, что за пределами России по крайней мере будет спокойнее.
В Турции я получил ВНЖ по аренде [жилья], работаю удаленно — в сфере data science. Для радости организовал небольшой чат, где общаются квиры и те, кто относится к нам лояльно. Но в целом живу скорее на автомате. Пытаемся с моим парнем придумать, как встречаться на расстоянии, что сложно. Мы виделись лишь раз после моего отъезда, на Новый год.
Миша и Марина
27 лет и 23 года
Лет в 12 я осознала, что лесбиянка. Мне казалось, что я одна такая, — рассказывает Марина. — Сначала призналась лучшей подруге — она тепло приняла. Матери я рассказала в 2018 году, когда я была в первых отношениях. Единственный ее вопрос был: «А как же дети?» Неделю мы не общались, потом она позвонила и сказала, что все равно меня любит. Но она до сих пор не может принять мой выбор.
Всю жизнь у меня не было слов, чтобы описать мою идентичность, — вспоминает Миша. — Мне нравились девочки в моей школе в Ростове, но вместо того чтобы выразить это открыто, я переживал фрустрацию и не мог пойти на контакт. Потом я услышал про шкалу Кинси и бисексуальность — это изменило мой мир.
Полноценный каминг-аут произошел после переезда в Питер. Я зарегился в «Тиндере» и познакомился с квир-персоной, которая потом свела нас с Мариной. Примерно тогда же я написал [о своей идентичности] маме. Она ответила: «Наверное, я плохо тебя воспитала».
Спустя время она приехала ко мне в гости, и мы подробно поговорили про гендер и небинарность. Она предположила, что я такой из-за сексуализированного насилия со стороны родственника, о котором я ей рассказал некоторое время назад. Не знаю, понимает ли она сейчас, что это не так.
Мы решили не прятаться. Фразы в духе «фу, лесбухи» и косые взгляды — это рядовая ситуация.
○ ○ ○
24 февраля 2022-го я была в своем родном Бресте, на свадьбе у подруги, — вспоминает Марина. — [Когда стало известно о начале полномасштабного вторжения в Украину] мы подумали, что это какой-то страшный сон. Бабушка кричала. Не хотелось говорить, не хотелось ничего. Утром приехал Миша.
Я [еще ничего не знал и] был очень рад встрече, а потом открыл браузер и увидел эти новости. В это было невозможно поверить, все было как в тумане. Мы вернулись в Питер, — продолжает Миша. — Нам было так страшно, что люди молчат. Татуировка «Нет войне» на руке была для меня неким импульсивным актом.
Среди всего этого ужаса мы начали готовиться к переезду. Я работал удаленно на эстонскую компанию, которая обещала нам [сотрудникам] поддержку, готовился получать ВНЖ. На работе мне сказали, что если уезжать из России, то туда, где есть эстонское консульство, чтобы была возможность получить ВНЖ там. Мы выбрали Турцию.
Первые месяца четыре было тяжело. Не покидало чувство вины, что я уехал, как трус, а надо было ходить на протесты. Из эстонской компании меня уволили одним днем: рабочие отношения испортились, после того как я столкнулся с гомофобными и обесценивающими комментариями. Все это морально разрушало, но мы [с Мариной] друг друга поддерживали.
С открытой гомофобией со стороны местных в Турции мы не сталкивались. Разве что с удивлением в глазах русскоговорящих, когда мы обнимаемся на пляже. Но если честно, нам здесь очень не хватает квир-мест и ЛГБТК-комьюнити.
Но это все второстепенно. Мы живем надеждой, что скоро война закончится. Эта надежда помогает двигаться дальше.
Фотографии и текст: Сергей Строителев