«Если бы все ваши фильмы были хороши, как „Левиафан“, их бы показывали по всему миру» Консультант по сценарному мастерству Роберт Макки — о фильмах Звягинцева и адаптациях сериалов

Роберт Макки — писатель, педагог, автор книг «История на миллион долларов» и «Диалог. Искусство слова для писателей, сценаристов и драматургов» — приезжает в Москву, чтобы провести семинар. На курсах Макки учились Джеффри Раш, Пол Хаггис, Питер Джексон, его мастер-классы посещали основатели студии Pixar, авторы сценария «Игры престолов» и разработчики Microsoft. Незадолго до приезда в Москву Макки поговорил с «Медузой» об универсальности хорошей истории, фильмах Звягинцева и Макдонаха и о том, что общего у пьес Шекспира и сериала «Во все тяжкие».

— Вы учите, как правильно рассказывать истории, всех подряд: от сценаристов и писателей до бизнесменов. Вы верите в то, что существует универсальный метод, применимый для всех?

— Разумеется, никакого универсального метода не существует. В голове у человека с воображением вообще — страшные дебри. Некоторые люди прекрасно чувствуют мир вокруг, понимают людей, и это вдохновляет их создавать истории. Это один метод. Другие читают книги, ходят в театр, смотрят кино, и истории, которые они читают и смотрят, стимулируют их собственное воображение. Это другой метод. Кто-то ищет идеи внутри себя, кто-то вдохновляется чем-то снаружи — единого метода не существует. Но есть художественная форма.

Представьте, что я учил бы тех, кто хочет писать музыку. Вне зависимости от того, хотят они писать джаз, классическую музыку, рок-н-ролл или что угодно другое, им нужно понять основы музыкального произведения как художественной формы. Им нужно будет выучить ноты, такты, музыкальные ключи, музыкальную теорию — все то, что составляет основу музыки. А потом им предстоит познакомиться с разными видами музыки на практике: научиться понимать ее умом и чувствовать.

У хорошей истории, как и у музыкального произведения, как и у картины, тоже есть форма. Я учу создавать форму. А она уже может бесконечно варьироваться в зависимости от целей того, кто пишет историю.

— Вы как-то меняете программу своих семинаров в зависимости от того, где они проходят?

— Нет, потому что человеческая природа и человеческие отношения универсальны, они не меняются от страны к стране.

— А как же политические и социальные условия? Они-то во всех странах разные и тоже влияют на людей и их отношения.

— Человеку, конечно, приходится иметь дело с теми социальными условиями, в которые он помещен, и в разных культурах люди на эти условия реагируют по-разному, но фундаментальная природа человека, его глубинное желание найти в жизни баланс и покой, не меняется никогда.

Я понимаю, вы хотите верить, что ваша культура так уникальна, так не похожа на любую другую культуру в мире, что истории, написанные в России, должны быть какими-то «особенно русскими», китайские — «особенно китайскими», голливудские — «уникально американскими» и так далее. Но это же полная ерунда! Если бы это работало на практике и каждая культура была так уникальна и драгоценна, кто в России смотрел бы голливудское, французское, китайское кино? Люди во всем мире пытаются справиться со своими проблемами: личными, рабочими, государственными — и природа того, как они это делают, универсальна.

Позвольте мне кое-что прояснить. Русские снимают фильмы. Эти фильмы в большинстве своем не выходят в мировой прокат. Но фильм «Левиафан» посмотрели по всему миру.

— И почему же?

— Русские режиссеры и продюсеры любят говорить: «Наши фильмы не имеют международного успеха, потому что наша культура так невероятно уникальна, что за пределами России нас никто не понимает». Это полная чушь. Если бы все ваши фильмы были так хороши, как «Левиафан», их бы показывали по всему миру. Проблема не в том, что эти фильмы такие непостижимо русские, что никто не хочет их смотреть, — проблема в том, что они недостаточно хороши. Если бы это были хорошо рассказанные истории с убедительными персонажами, они бы привлекли международную аудиторию.

— А «Нелюбовь», другой фильм Звягинцева, тоже номинированный на «Оскар», вы видели?

— Да, я смотрел его. Но «Левиафан» мне понравился больше. Мне кажется, в «Нелюбви» режиссер просто повторяет сам себя. Повторяемость — это враг любого художника. Поэтому в этом фильме уже не было той энергии, что в «Левиафане». Кроме того, я думаю, что идея, лежащая в корне «Нелюбви», не так убедительна, как главная идея в «Левиафане». «Левиафан» — это эпическая история. А в основе эпической истории лежит противостояние человека чему-то большему, чем он сам, в данном случае это противостояние «личность-государство». Подобные сюжеты корнями уходят в историю Спартака.

В «Нелюбви» центральная тема — отношения мужчины и женщины, поводом для выяснения которых становится потеря ребенка. Но на этом все — история не идет глубже. В то время как «Левиафан» добирается до самой глубинной сущности человека. «Нелюбовь» — хороший фильм, но все-таки мелковатый.

— Что вы думаете про другую выдвигавшуюся в этом году на «Оскар» драму в жанре «личность против государства» — «Три билборда на границе Эббинга, Миссури»?

— О, это великая история. И она не только прекрасна сама по себе, она еще и великолепно рассказана. Гениальность «Трех билбордов» в том, что когда речь идет о мести, сам акт мести гораздо важнее справедливости, которую с помощью этой мести хотят восстановить. Помните, в конце фильма главные герои уезжают, чтобы, возможно, отомстить за ее дочь кому-то, кто ее дочь не убивал. Но им важно отомстить. Это же просто блестяще!

Я видел много фильмов о мести, но я никогда не видел фильмов о «суррогатной мести». А ведь суррогатная месть — это то, что случается в мире каждый день. Недавно в Торонто какой-то парень просто въехал в толпу на главной улице и убил десять человек. Что это как не суррогатная месть? Месть чему угодно, что могло его разозлить. За пару дней до этого другой парень пришел в ресторан в Теннесси, устроил там стрельбу, убил четверых, четверых ранил. И это тоже суррогатная месть! Я не знаю, чем он был расстроен, но его явно расстроили не те люди, в которых он стрелял. Он стрелял в них только потому, что ему казалось, что он должен пойти и начать стрелять в кого-то, чтобы отомстить за свою несчастную жизнь.

— Вся эта стрельба в школах, которая постоянно происходит в последние годы, — тоже суррогатная месть?

— Конечно. Особенно в школах. Они вымещают злобу на школе, потому что они там провели самые несчастливые годы своей жизни. Так что они приходят и мстят школе. Концепция «суррогатной мести» в «Трех билбордах» была показана так точно и красиво, что я стал смотреть по сторонам и думать, что это происходит каждый день во всем мире. Люди мстят за свою несчастную жизнь, убивая других невинных людей. Это просто сумасшествие. «Три билборда» открыли мне глаза на новое измерение человеческой природы, с которым я раньше никогда не сталкивался или о котором никогда не задумывался. А теперь я вижу это повсюду. Когда художник открывает тебе глаза на какое-то явление, ты начинаешь замечать его в реальной жизни каждый день.

— Существует ли такое понятие, как тренд на какой-то особый тип истории?

— Есть один большой тренд, который уже можно назвать международным. Почти до конца XX века большинство историй в кино были с простой моралью, и зло было искусственно отделено от добра. Встречались, конечно, и более сложные персонажи — их называли антигероями — которые могли совмещать в себе хорошие и плохие качества. И этими антигероями всегда были мужчины: не могу припомнить ни одну стоящую антигероиню. Но даже при наличии антигероя добро и зло в истории были четко разделены.

Тренд, который я вижу в XXI веке, — это привносить в историю больше сложных, морально неоднозначных героев. К примеру, в тех же «Трех билбордах»: героиня Фрэнсис Макдорманд нарушает закон, она поджигает полицейский участок, — но мы на ее стороне. Она хороший, но злой человек. И это делает ее потрясающим персонажем. В фильме «Лунный свет» главный герой — гей-драгдилер. Но мы сочувствуем его одиночеству, его неспособности найти любовь. И таких морально неоднозначных героев становится все больше.

Четкая граница между правильным и неправильным, добром и злом становится все более размытой. Это происходит не только в кино, но и на телевидении. Самый известный пример — сериал «Во все тяжкие». Это самый морально противоречивый герой, которого можно представить. Это не новый прием, такие примеры можно найти и в «Прослушке», и в «Клане Сопрано». Впрочем, он настолько не новый, что уже Шекспир прекрасно понимал важность морально неоднозначных героев для хорошей истории. Макбет, Король Лир, Брут — все это сложные герои. Не то чтобы «сложная мораль» появилась в XXI веке, просто теперь она снова стала популярна. Так истории больше похожи на реальную жизнь.

— Есть ли мода на какие-то определенные темы? Вот, например, много фильмов в Голливуде посвящены холодной войне. Это значит, что на эти истории кто-то формирует спрос?

— Мыслить трендами — вообще скользкая дорожка для автора. То, что вы сейчас видите и считываете как тренд, началось 10 или 15 лет назад в головах очень творческих людей, которые очень чувствительны к тому, что происходит в окружающем мире, и они почувствовали, в какую сторону двигался мир. Они смогли разглядеть глубинные течения в обществе и в жизни. И они начали разрабатывать темы, которые увидели, при помощи своего воображения, и годы ушли на то, чтобы из этих наблюдений родились истории, которые теперь рассказывают во всем мире.

Так что, если вы как автор попытаетесь следовать этому сейчас, вы опоздали на 10 лет. Что важно попытаться сделать — это обратить внимание на настоящий момент и на то, что может стать трендом через 10 лет. Если вы поняли, что что-то стало трендом, значит, уже слишком поздно.

— А если художник живет в стране, где много запретных тем, о чем ему создавать истории? Как ему развиваться?

— А что, в России совсем перестали писать романы?

— Нет, пока пишут, и довольно много.

— Русского, который повлиял на меня больше всего, звали Константин Станиславский. Знаете такого? Он задавал своим актерам такой вопрос: вы любите искусство в себе или себя в искусстве? И это великий вопрос. Большинство людей любят себя в искусстве, любуются собой, хотят находиться в искусстве, хотят называться писателями или литераторами, говорить, что они причастны к театру, телевидению, кино.

У настоящего художника внутри есть нечто, что нуждается в выражении. И он влюблен в работу своего воображения, в сам процесс. Часто люди винят во всех своих творческих неудачах политику, несправедливые законы рынка, нечестные медиа. Я их понимаю, все эти проблемы действительно существуют. Но люди, которые любят искусство в себе, найдут способ создавать его при любых внешних обстоятельствах, что бы ни говорило правительство, какие бы ни были тренды, что бы ни говорили критики. Таких людей я и стараюсь учить на своих курсах.

— Что вы думаете о расцвете телесериалов, который случился за последние несколько лет? Сериалы для многих буквально заменили кино. Это вообще хорошо или плохо?

— Это просто прекрасно. Я учу своих студентов рассказывать историю. Мне все равно, как будет рассказана история: как роман, как спектакль, фильм или сериал. Я просто хочу, чтобы мне рассказывали интересные, красивые, завораживающие истории, потому что они двигают человечество вперед.

В прошлом году я опубликовал книгу о диалогах, не знаю, вышла ли она на русском (книга «Диалог» вышла на русском языке в 2018 году — прим. «Медузы»). Это книга обо всех диалогах: и в литературе, и на сцене, и на экране, документальных и вымышленных. Опять же, мне все равно, посредством чего будет рассказана история. Я не делаю различий между историей на три минуты и на 30 часов, если она хороша. Если телевизионные сериалы полны убедительных персонажей и рассказывают нам интересные истории — это может быть плохо?

— Разве это не странно: в эпоху, когда все говорят про клиповое мышление, про то, что люди разучились смотреть видео длиннее 30 секунд, на самом деле все готовы как одержимые смотреть по пять серий «Игры престолов» подряд?

— У нас говорят «запоем», да. Я и сам «сериальный алкоголик». Мы с женой сейчас смотрим сериал «Хорошая борьба», и меньше, чем на двух сериях, мы никогда не можем остановиться. Очень хороший, кстати, сериал, посмотрите обязательно! Вы удивляетесь, что так происходит, а вспомните, как вы решили почитать главу-другую перед сном, чтобы быстрее уснуть, — и вот вы очнулись в пять утра и понимаете, что до сих пор читаете? Это ведь то же самое. Люди читали запоем, смотрели запоем кино, а теперь еще и сериалы, годами, если не веками. Если история написана убедительно, никакое клиповое мышление не работает — время просто исчезает.

— Но люди все равно хотя бы раз в 10 лет придумывают новую форму для того, чтобы рассказывать истории, и отдают ей предпочтение. Как вы думаете, что будут любить после сериалов? Есть ли шанс, например, у интерактивных шоу, — как то, что недавно снял Стивен Содерберг, — когда ты можешь сам повлиять на дальнейшее развитие сюжета?

— Интерактив — это не искусство. Интерактивность в истории приближает ее к компьютерной игре. Некоторые люди, которые создают игры, тоже учились у меня, и часто они придумывают замечательные любопытные истории, но то, что они делают, — не искусство. И вот почему. Произведение искусства — будь это картина, симфония или написанная история — требует, чтобы разум зрителя был в покое. Тогда он сможет по-настоящему увидеть картину, услышать музыку, понять историю, между ним и произведением не будет барьеров.

Когда ваш разум молчит, он находится в «принимающем режиме»: так искусство может проникнуть в ваш организм, а вы — насладиться им сполна. Зритель должен быть пассивным и открытым к новому опыту, иначе искусство не произведет должного эффекта.

Когда вы играете в игру, вы находитесь в «активном режиме», ваш разум все время занят принятием решений, выбором, движением вперед. Это может быть интересно и круто, но это не может быть глубоко, это не проникнет в вашу душу так же, как искусство, — просто потому, что вы в этот момент очень заняты. Активный разум — препятствие для глубокого опыта. Нужно уметь расслабляться и давать искусству сделать свою работу.

— Можно ли называть искусством адаптации известных сериалов: когда за основу берут сценарий известного телешоу и переписывают его под свои реалии? Это знак того, что хорошая история универсальна? Или это просто лень?

— Знаете сериал «Простушка Бетти»? Его изначально запустили в Колумбии. Его переделали в США — а потом переделали везде. Знаете сериал про психотерапевта «Пациенты»? Он появился в Израиле, его переделали в США, а потом везде. Скандинавский сериал «Мост»? Та же история. Меня этот феномен очень интересует. Ведь это должно вдохновлять, например, русских на мысль: «Если я напишу великий сериал, его купят и переделают во всех странах мира». Мне кажется, для сценариста это блестящая возможность.

Да, с одной стороны переделывать чужую историю — так себе творческое достижение, а с другой — в каждой стране у вас есть возможность добавить к истории какие-то местные особенности, придать ей национальные черты, привнести в нее что-то такое, отчего она только выиграет и, может быть, превзойдет оригинал.

Но важно, опять же, то, что хорошая история универсальна и глобальна, потому что добирается до самой сути человеческой природы. Приведу такой пример. Недавно меня пригласили в Испанию поработать с испанскими стендап-комиками, которые собирались создать новый комедийный телесериал. Моя первая мысль была такой: «Испанские стендап-комики? Серьезно? А испанцы вообще смешные?» Вот с таким немного снобским отношением я согласился туда поехать. А потом мне прислали видео с выступлениями этих комиков, и они были просто потрясающими, и я очень весело провел время, работая с этими веселыми людьми.

Пока я смотрел их выступления, я понял одну вещь — они шутят над теми же вещами, что и молодые люди во всем остальном мире, — отношения, работа, карьера, наркотики. Так я осознал, что в мире давно царит новая культура — она называется интернет, и она повсюду. Молодые люди по всему миру одинаково чувствительны, у них одинаковые проблемы, они шутят над одними и теми же вещами, смотрят одни и те же сериалы — все благодаря этой глобальной культуре. Мне это ужасно понравилось. Может быть, именно это когда-нибудь остановит мировые войны. Разве можно продолжать воевать в мире, где каждый осознает, что вокруг него живут такие же люди, как он сам?

Семинар Роберта Макки «Story. История на миллион долларов» пройдет с 24 по 27 мая в Москве.